Драматические повороты судьбы Анастасии - 6 - к содержанию
Сведения о жизни и творчестве Анастасии Ивановны Цветаевой

На долю Анастасии Ивановны Цветаевой выпало много испытаний. Все горести и невзгоды она преодолела с высоко поднятой головой. «С 41 года жизни я впервые начала писать стихи. Сперва английские, затем – русские. Поток стихов залил мои тюремные дни (стихи, рожденные в воздух, утвержденные памятью, ибо даже карандаш в советских тюрьмах был запрещен). Стихи рождались в лагере. Но со дня, когда я узнала о гибели Марины, стихи иссякли. (О смерти Марины Анастасия Цветаева узнала только спустя два года, в 1943 году в лагере - от неё скрывали это…). И только через 31 год, в 1974 году я написала «Мне 80 лет», мое последнее стихотворение»:

В книге «Дым, дым, дым», двадцати лет от роду, Анастасия писала: «Маринина смерть будет самым глубоким, жгучим – слова нет – горем моей жизни.

Больше смерти всех, кого я люблю – и только немного меньше моей смерти.

Как я могу перенести, что ее глаза, руки, волосы, тело, знакомое мне с первого года жизни – будет в земле, я не знаю. Это будет сумасшедшее отчаяние. И от этого – кто спасет меня! Уж лучше бы ей увидеть мою смерть – она бы, может быть, лучше справилась».

Анастасия Ивановна не смогла похоронить сестру, прервавшую свою жизнь в Елабуге 31 августа 1941 года. Но смогла сделать все для того, чтобы память о ней жила, чтобы жили ее стихи…

Роман А. Цветаевой «Amor» писался в лагере, передавался «на волю» на маленьких листочках. Часть листов была из папиросной бумаги, поэтому… ушла на самокрутки, и эти страницы романа были были утрачены безвозвратно. Через много лет Анастасия Ивановна вернулась к этому произведению – прочла сохранившееся, восстановила утраченное, и роман вышел в 1991 году в издательстве «Современник».

«Amor» несомненно автобиографичен, хотя главную героиню Анастасия Цветаева назвала Никой и как бы дистанцировалась от нее… Но так написать о сталинских лагерях мог только тот, кто сам это пережил:

Книга всей ее жизни - «Воспоминания». Главным жанром для себя считала мемуары: «…Кажется мне, что в жизни столько фантастического, неожиданного, такие встречи, разлуки, такие события, сочетания и нежданности, каких не выдумать самому прирожденному фантазеру».

Сюита ночная
В камере на 40 мест
170 заключенных женщин

И снова ночь! Прохладою летейской
Как сходен с кладбищем тюремный этот храм!
Не спит, как и всегда, в своей тоске библейской
Больная Хана Хейм, химера с Нотр-Дам.
Латышки спят угрюмыми горами,
Пригревши берег Греции у ног…
Панн гоголевских веют сны над нами, -
С китайской ножки соскользнул чулок…
То кисть художника, что Марафонской битвой
Огромное прославил полотно.
Химерою и я в своем углу, молитвы
Бескрылые творю. Идут на дно,
Как в океан корабль порою сходит,
Что паруса развеял по ветрам, -
Ужели той, что спит, и в снов низинах бродит, -
Не помогу, Химера с Нотр-Дам?
Химера, да! Но с Нотр-Дам Химера!
Молитвой как ключом - замки моих ключиц,
Луну ума гася светилом веры…
(Стыдись, о ум! Бескрылая химера!
Твой философский нос тупее клюва птиц).
Летучей мышью, да! Но мышью-то летучей!
Глаза смежив, чтоб не ожег их свет,
Крылом туда, где Феба вьются тучи, -
… Такой горы на этом свете нет,
Что не ушла бы вся, с вершиною, в Великий
И тихий космоса зеленый океан.
Ты спишь, мое дитя, в твоей тоске безликой
(И мнишь во сне, что истина – обман).
Уснуло все. Ни вздоха и ни плача –
Миг совершенно смертной тишины.
Предрассветный сон. Я знаю, что он значит-
О воле и о доме сны
Сошли на дно души, как корабли порою
Без сил смежив пустые паруса,
Спит смертным сном душа перед трубою
Архангела. А света полоса –
Звонок, подъем. Уже! О, как весенне,
Как победительно борение со сном.
Из мертвых к жизни вечной воскресенье,
О руки над кладбищенским холмом.
О трепет век и дрожь ресниц! Туманы
Над прахом тел развеялись. Земле конец.
Преображенье плоти. Крови колыханье-
То тронул холод мрамора своим дыханьем
Ты, Микель–Анджело божественный резец!